Из интернета. Захотелось поделиться..Священные письмена на Великой Бетонной Стене("Катин адрес"Жозе Дале)

Рассказы Жозе Дале

"Катин адрес"

Зима опустилась на город как-то неожиданно – к ночи подморозило, схватив ледком редкие лужицы, оставшиеся от позавчерашнего дождика. Прохожие пробегали мимо, опустив головы – они спешили скорее нырнуть в тепло, подальше от ноябрьской стужи и темени. Желтые, манящие зевы подъездов открывались, пропускали их и снова захлопывались, чтобы не тратить тепло попусту.

Скрипнули шины, и в темном дворе хищно вспыхнули автомобильные фары, словно высматривая нелегалку, затаившуюся между бордюром и мусорным баком. Уж они-то знали, что она не имеет права здесь находиться. Марыся беззвучно отползла подальше и спряталась в тени, выжидая, пока мотор всхрапнет в последний раз и заглохнет. Она тоже знала, что без человека эта злобная громадина превращается в кучу мертвого железа.

Все так и вышло. Фары погасли, и двор погрузился в темноту – тогда Марыся решилась выйти и осмотреться. Если ее сведения верны, то сразу за домом должна была быть большая бетонная стена, которую она и разыскивала последние несколько дней, невзирая на голод и заморозки.

От асфальта тянуло мертвенным холодом, он, как вампир, выпивал тепло и силы из костлявого кошкиного тельца – она уже и сворачивалась калачиком, и подбирала под себя лапы, но ничего не помогало. Только движение могло спасти ее в такую погоду. Ну, или миска горячей еды.

Размечталась, одноглазая… Марыся шмыгнула вдоль дома. Левый глаз и правда болел, заплывал гноем, и она уже не могла разлепить веко. Идти по земле было так же неприятно, как и по асфальту - чахлые бледные травинки обледенели, превратившись в острые лезвия, жалившие лапы. И холод, холод, холод… который, наверное, никогда не кончается. С тех пор как Марыся попала на улицу, холод стал ее постоянным спутником.

Даже странно было сознавать, что когда-то у нее была другая жизнь, своя квартира, теплая постель и даже игрушки.

А потом… Суп с котом. Марыся не любила вспоминать об этом. Чем больше думаешь, рвешь себе сердце, тем тебе же хуже – на улице никто никого не жалеет. Если хочешь выжить, умей вертеться и быть незаметной, а свои страдания можешь засунуть себе в задницу. Она так и делала, до конца октября, пока не почувствовала, что сил больше не осталось. Голод, холод, а самое главное – непонятная ей самой тоска довели ее до ручки. Оно ведь как бывает: сначала ты плохо себя чувствуешь, и тебе лень умыться, встать и куда-то идти в поисках еды, а через неделю – оп! И ты уже паршивая доходяга, которую заедают блохи, и которую люди убивают, едва завидев:

- Она лишайная!!! Не трогай ее, а то заразит чем-нибудь! Куда ЖЭК смотрит??

Вот поэтому Марыся передвигалась только по ночам. Кто-то из подвальных жителей шепнул ей, что на Великой Бетонной Стене, которая тянется до края земли, а то и дальше, есть надпись. Тайная, на старинном кошачьем языке, на котором говорили священные египетские кошки, похожие на эбеновые статуэтки. А также абиссинские чародейки и даже царственные вавилонские красавицы, пра-пра-прабабушки сегодняшних персов. Но кто мог сделать такую надпись в бесконечно сером промышленном городе? И какой толк был в тайнописи для простой бездомной мурки, своего-то мурлыканья не разбиравшей?

Марыся не знала, как она найдет эту надпись, и, даже если найдет, то как прочитает древний язык? Ей сказали, что на стене начертан адрес, по которому может прийти самая последняя паршивая кошка, самая больная и голодная, и ей обязательно помогут. Марыся не была настолько легковерна, чтобы принимать все подряд за чистую монету, но с неделю назад она вдруг поняла, что пора. Жизни в ней осталось ровно настолько, чтобы попробовать последнее средство. Тогда она и тронулась в путь.

Великая Бетонная Стена тянулась через всю землю (или почти через всю – информация была противоречивая), но, насколько хватало единственного здорового глаза, Марыся видела унылую серую ленту. И как искать на такой громадине какой-то адрес? Она шла вдоль стены, стараясь прижиматься как можно ближе к бордюру, чтобы не попасть под колеса случайного автомобиля - отсюда было очень плохо видно. Стена была грязная, исписанная всякой всячиной, но чаще всего попадалась одна и та же надпись из трех букв. Марыся задумалась – может, она и есть знак? Но потом вспомнила, что видела ее на стенах домов, подъездах и даже деревьях – не может священный адрес быть накарябанным где попало.

Она уходила все дальше и дальше, маленькая грязная кошка на пустой улице, внимательно рассматривавшая стену. Ни одна звезда на небе не зажглась, чтобы немного посветить и облегчить ей поиски, но Марыся не жаловалась, она только боялась пропустить несколько самых важных строк.

Утром город накрыла всепобеждающая серость. Она выползала из подворотен липким туманом, клеилась к подошвам и лезла за воротники. Люди надевали свои самые хмурые лица, чтобы, не дай бог, не быть заподозренными в улыбке, толкались на автобусных остановках и хлопали дверями автомобилей. Город ожил и заспешил, засуетился, понемногу привыкая к наступившей зиме.

Марыся снова была в пути. Она глазам не поверила, когда священные письмена показались на щербатом бетоне. А главное – все было понятно и без лингвистических познаний: язык вавилонских и древнеегипетских кошек говорил ей ясно и просто, что нужно идти на улицу такую-то, в дом такой-то. И все. Она сначала возликовала и бросилась прочь, но тут же вернулась и долго стояла, перечитывая надпись снова и снова – только бы не забыть ничего и не перепутать, для Марыси в этом адресе заключалась ее последняя надежда.
К концу дня она добралась к указанному дому, окончательно обессилев. От заплывшего глаза стала болеть голова, и кошка постоянно дергала ей, как будто стряхивала с себя что-то - вот сейчас точно нельзя было попадаться людям на глаза.

Искомый дом представлял собой огромное серое сооружение с бесчисленными подъездами, в котором даже двери мусоропроводов были железными. Навесные замки грозно щурились на незваную гостью и поскрипывали злобно: не подходи, ступай прочь, блохастая… Марыся обошла дом столько раз, сколько смогла, но нигде не увидела даже самой маленькой дверцы. Вентиляционные отверстия в подвале были заделаны насмерть – узкие дырочки в крышках не пропустили бы даже Марысино костлявое тельце. Все предусмотрели люди, чтобы обезопасить себя от нелегального вторжения.

А как хорошо было бы сейчас забраться в подвал, прижаться к теплой трубе отопления, и помереть! Марыся больше ничего не могла, казалось, она шла всю жизнь, но перед ней все так же вздымалась Великая Бетонная Стена, и не было ей ни конца, ни края. Она залезла на канализационный люк, поджала отмороженные лапы и с последней, отчаянной надеждой обвела глазом каждое окно. А вдруг откроется? Но огромный серый дом даже не смотрел на грязное тощее существо, и совершенно не интересовался кошачьими легендами и надписями на заборах.

И Марыся заплакала. Громко, некрасиво, в голос. Она сидела на канализационном люке и рыдала, чувствуя, как сердце в груди разрывается. Какая же она была дура, чтобы поверить в какой-то волшебный адрес, где ее примут, накормят, обогреют. Уж лучше бы сидела в своем подвале, глядишь, выгадала бы у жизни еще несколько беспокойных дней. А теперь только помирать, здесь, на этом люке – и хоть закричись и разломись надвое, ни одно окно не откроется. Небо не слышит бездомных кошек, оно говорит на другом языке.

Катя подошла к окну и отдернула занавеску:

- И чего она разоралась? Страшилище… Откуда она такая выползла?
Сашка предостерегающе поднял палец.
- Даже не думай.
Катя вздохнула и отвернулась к плите, поставить чайник. Он прав вообще-то, и так в доме сейчас семь кошек, и все подобрыши, больные-переломанные. Куда еще одну?
- Смотри, у нее с глазом, что ли, что-то?
- Я тебе сказал.
- Да ты посмотри. Не, ну точно, лихо одноглазое. А как орет-то! Будто ее режут…

Муж промолчал и щелкнул пультом от телевизора, но даже сквозь гул толпы болельщиков ЦСКА доносились с улицы отчаянные кошачьи вопли. Катя кусала губы – ну вот что делать, ну реально некуда ее брать. Невозможно помочь всем, это она понимала, но проходить мимо, отключив сердце, пока не научилась. Господи, как хорошо живется нормальным людям, которые копят на силиконовые сиськи и отпуск в Таиланде!
Сашка прибавил звук, потом еще, а потом Катя осознала, что на всю кухню нечеловечески вопит Дмитрий Губерниев, а ее муж сидит, уставившись в стену и сжав кулаки.

- Чего сидишь, иди забирай дуру, а то ее сейчас пришибет кто-нибудь. Только оденься, на улице дубак.

Катя порхнула в прихожую легче, чем балерина из Большого. Быстренько накинула пуховик и, закрывая дверь, услышала, как Сашка выключил телевизор и пробормотал сквозь зубы:

- Ничего не понимаю. Чего они все сюда прутся, как будто наш адрес специально для кошек на стене написан...

© Жозе Дале

Хорошая история.
в ЖЖ автора много хороших историй про животных
Кстати в оригинале у нее название Катин адрес
http://www.proza.ru/avtor/josedalais&book=1#1

название не смогла найти, сама придумала

Эванджелина

Там ссылку оставил. у автора много хороших историй,и как я понял большинство из них документальные
http://www.proza.ru/2014/11/04/812

8 марта

Каждый раз, когда в мире умирает одинокая бабушка, грустит котик. Это не поэтическое преувеличение, ибо котику после бабушки светит улица – родственники куда охотнее наследуют квартиры, чем кошек и собак.
Одна такая бабушка собралась помирать в эту зиму. Январь еще кое-как отходила, а к февралю стало невмоготу, и морозной ночью заскрипели во дворе колеса скорой помощи. Разбуженные соседи проследили в глазок, как вынесли на носилках грузное тело, и фельдшер, уходивший последним, выключил свет в прихожей. Дверь хлопнула и затихла, и все уснуло до утра.
Наступивший день был самым обычным зимним днем, тусклым и пасмурным. К вечеру почему-то вспомнилось:
- Слушай, а у соседки-то кошки были…
- И что? Нам какое дело?
- Они же там одни остались, что они жрать будут?
- Друг друга. Жизнь – борьба.
Да уж, жизнь борьба, с этим не поспоришь. Мало-помалу все позабылось – бабушка навсегда осталась в больнице, квартира стояла закрытая. Интересно, кто ее унаследует? Так наступило 8 марта.

Илья ткнулся в один ларек, но он был закрыт. Во втором не оказалось ничего, кроме облетевших тюльпанов, а третий порадовал розами кислотной расцветки.
- А нормальных нет? Розовых или красных – у меня жена веществами не балуется, натуральное предпочитает.
Нормальных не было. Ничего удивительного – 8 марта к обеду из цветочных ларьков выгребается все, включая продавщиц, и если ты задержался на работе, то изволь скакать по всему городу в поисках приличного букета. Илья нервничал, время подходило к четырем, а он все толкается по пробкам. Лена его не за букеты любит, но домой с пустыми руками все равно идти негоже.
- Девушка, ну как же так? 8 марта, а нормальных роз нет…

Как раз к праздничку, когда в воздухе разлилась сладковатая сырость, внезапно пришлось вспомнить про кошек, которые уже месяц были заперты в квартире. У соседей снизу стал мокнуть потолок – круглые сутки сочилась вода какого-то странного цвета с еще более странным запахом. Вызвали участкового, слесарей из ЖЭКа и тетенек из таинственной «комиссии», чтобы вскрыть злополучную квартиру.
- Понятые! Где понятые? – От зычного голоса участкового соседи мигом попрятались, связываться никому не хотелось. – Найдите кого-нибудь с паспортом… Нормального… Двоих…
Согласилась одна из соседок – любопытство оказалось сильнее врожденного недоверия к милиции. Но второй понятой все никак не находился, и участковый вышел на улицу, прицельно огляделся, мигом выделив дюжего мужика, который хлопнул дверью цветочного ларька и направился к машине. О! Трезвый и с документами – то, что нужно.
- Гражданин! Да, да, вы, подождите минуточку…

Когда дверь щелкнула и открылась, присутствующие бросились врассыпную – стоявшая в квартире вонь вышибала слезу даже у алкаша-слесаря. Зажав нос вязаным шарфом, участковый осторожно ступил внутрь, следом за ним решились войти и соседи. Квартира была разгромлена и загажена до состояния привокзального туалета, но кошек почему-то нигде не было видно.
- Сдохли, что ли?
- Наверное… Еще бы, месяц ничего не жрать!
Участковый повернулся к дородной соседке:
- А что ж вы их не кормили?
- А что мы, рыжие, что ли? Сам бы и кормил!
Кошки обнаружились на кухне. Они сидели около батареи, из которой изрядно капало, и смотрели в глаза вошедшим людям серьезно и печально.
- Смотри ты, живые!
Восемь разноцветных шкурок: рыжие, белые, серые, трехцветные – кошки были худы и грязны настолько, что даже подходить к ним не хотелось. Сильно воняло луком, которого у бабушки был изрядный запас – на нем-то они и продержались столько времени.
- Едриттвою… - участковый вытер лысину шарфом, - сколько живу, первый раз вижу, чтобы кошки лук жрали…
А кошки все так же молча сидели и смотрели, сбившись в кучку. Были они персидские, породистые, но куда что девалось - грязная закатанная шерсть свисала сальными клочьями, превращая благородных животных в помоечных бабаек.
- Слушай, а они того… породистые, что ли?
- Похоже на то. И что теперь с ними делать?
- Как что? Накормить! – внезапно вызверился участковый и злобно пихнул соседку, выходя в коридор. – Тебя бы месяц на луке подержать, чтоб жир сошел!
Он встал на площадке и нервно закурил, потирая переносицу. Люди вышли из брошенной квартиры и теперь толпились в тесном тамбуре, наступая друг другу на ноги.
- Может, их продать кому? Породистые же…
- Надо как-то их кормить, что ли…
Илья остался один в квартире, он стоял в кухне и с ужасом смотрел на кошек, а они – на него. Смрад, исходящий от них, можно было руками пощупать – так густо и тяжело они воняли. Еще никогда в жизни ему не приходилось видеть породистых животных в таком состоянии.
- Эй, а где наш понятой? Гражданин, вы чего там забыли? Распишитесь вот здесь.
- Коробки есть?
- Что? – участковый наморщил лоб, обмусоливая ручку.
- Я говорю, коробки есть картонные? Блин, чего вылупились-то? – Илья скатился вниз по лестнице и снова дернул ручку ларька. – Девушка, у вас коробочек не найдется? И скотча? Да, и ножницы одолжите, сейчас верну.
Ошалелые соседи смотрели, как совершенно левый мужик упаковывает в коробки из-под цветов этих вонючек, пробивая ножницами дырки, чтоб не задохнулись. Упаковав всех восьмерых, он прошелся по углам, дабы никого не забыть.
- Вы… Вы что с ними делать собираетесь? - пискнула соседка.
Илья недружелюбно покосился на нее и бормотнул по-бандитски:
- Чебуречная у меня…

Была уже полночь, где-то во дворах громыхали китайские салюты, купленные в ближайшем супермаркете. У подъезда орали песни пьяные мужики, отмечавшие женский день.
Лена со вздохом поболтала почти пустой бутылкой из-под шампуня – вот так всегда, кончается в самый нужный момент. Руками блох выбирать – то еще удовольствие. На стиральной машинке расположились в ряд ушные капли, хлоргексидин, ватные тампоны, таблетки от глистов, ножницы. Она прищурилась, прикидывая в уме, на сколько частей делить таблетки, и тут зазвонил телефон, который она оставила на кухне.
- Да… И тебя с праздником. Илья спит уже. Да все нормально, муж у меня самый лучший. Знаешь, что он мне на 8 марта подарил? Восемь кошек. Вон, сидят тихонечко в уголке, воняют…

Жозе Дале (c)

очень трогательные рассказы... Я их все читала, но еще раз перечитала с удовольствием Да, и я тоже поняла, что это художественное описание реальных историй...

я читала этот рассказ и прозу этого автора читала
хорошие рассказы...
Спасибо, что напомнили, почитаю ещё

Отморозко
Жозе Дале
- Ты думаешь, он выживет?
- Ну откуда я знаю, я же не господь бог. – Таня потыкала пальцем бесчувственную тушку и пошла за стойкой для капельницы. – Вообще если он до сих пор не помер, то это хороший признак. У меня все так: или сразу помирают, или живут потом сто лет.
Кот начал оттаивать, и под белой шерстью скопилась вода. Казалось, его тело обмякло и сейчас растечется грязной лужицей. Целая куча флаконов, трубочек и коробочек громоздилась вокруг него на обычном полированном столе в спальне, который послужил многим десяткам таких вот недобитышей.
- Где ты нашла этого Морозко?
- Да в Камарчаге, это километров 90 от города. Мы там дом строим, я тебе рассказывала.
Таня кивнула, заряжая свою шайтан-машину. Дверь спальни постоянно колыхалась – домашняя живность не могла сдержать любопытства и ходила туда-сюда, с опаской посматривая на капельницу – каждый из них знал, что это такое.
- Мы поехали туда проведать, посмотреть что да как. Племяшек моих взяли, чтобы подышали свежим воздухом... Взяли плюшки и пошли к лесу, там хороший овражек – в самый раз с горки ехать. И вот: катаемся мы, в снегу кувыркаемся, все хорошо, все зашибись... и тут старшая прибежала и лопочет: грусть-печаль, там котик умер. Давайте, говорит, его похороним. Ну я просто специально для этого в Камарчагу ехала – котов хоронить... Но делать нечего, пошли смотреть, и правда – лежит он, окоченелый, и ни мур-мур. На улице мороз 30 градусов, какие тут похороны! Думаю, дай отнесу его хотя бы под дерево, да в снегу прикопаю. Взяла на руки, несу и чувствую, что живот у него вроде шевелится. Представляешь, Тань, мне так страшно стало, всякие «Кладбища домашних животных» в голову полезли, думаю, блин, а вдруг он зомби... Что ты ржешь, блин! Лучше скажи, как кот?
Таня посмотрела на обморочного и прищурилась, словно имела рентгеновское зрение:
- Жив. Грязный бело-серый кот со множественными обморожениями ушей, хвоста, носа и конечностей. Некастрированный. О, кстати, это мы сейчас поправим, пока он в отключке.
- Да ты что? А вдруг он помрет и... и без яиц...?
- Если он помрет, ему будет все равно – зачем мертвому яйца? Ладно, я пошутила. Давай его назовем как-нибудь, если у него будет имя, он точно выживет. – Таня давно верила, что сильное и яркое имя помогает даже самому безнадежному хвосту. – Может, Морозко?
- Ага, Отморозко. Пусть будет Фрост, так красивее. Для друзей – Фрося.
Таня прыснула со смеху.
- Знаешь, я вот одного не понимаю: там лес, жилья нет. Как кот мог оказаться в лесу, за 90 километров от города? Сколько живу, ни разу не видела котов, падающих с неба.
- Очевидно, его привезли туда и бросили. Обычный домашний кот, который надоел своим хозяевам – старо, как мир.
- Пипец... в тридцатиградусный мороз. В такие моменты я начинаю понимать Гитлера.

Фрося выжил. На третий день он встал на ноги, и шатаясь, вышел из комнаты – посмотреть, что там вокруг, в незнакомом для него месте. Обмороженные уши отпали сразу, а хвост – через неделю. Но он зла не помнит, он любит жизнь, и людей тоже любит – Гитлер для него не авторитет.

Васенька.

Уходящий день всегда несет в себе неясную тоску, сожаление об утраченном. Когда солнце становится похожим на пережаренный блин, тени удлиняются и наливаются холодом. В такие минуты Васенька садился на подоконник в кухне и смотрел, как на крыши домов тихо опускается ночь.
Подъезд ожил, захлопали двери. Соседка, вечно шаркающая ногами, вернулась домой с работы. Этажом выше захихикали старшеклассницы, которые ходили покурить за мусоропровод, слева громко включили телевизор. И только у них с дедом царила тишина.
Это хорошо, Васенька любил тишину и покой их дома. Когда его принесли сюда впервые, сердце его колотилось от страха так громко, что даже дед сказал:
- Боится… Смотри-ка, какой славный.
Все говорили, что Васенька славный, и это было приятно. А дед прижал его к себе и зарылся носом в полосатую шерсть – из прозрачных старческих глаз покатились слезы.
- Пап, ты чего??
- Да ладно… Я все один да один, а тут он со мной будет. Мы вдвоем будем.

Первые три дня Васенька провел под кухонным шкафом, дрожа от страха и наблюдая, как дед шаркает ногами влево-вправо. Потом рискнул выйти и осторожно обследовать жилье, пахнущее табаком и старостью.
Дед отложил газету и внимательно наблюдал, как Васенька передвигается на полусогнутых, и тонкая улыбка блуждала на его губах. Очень хорошо, что он не пытался встать, Васеньке и без того было и страшно, и неловко. Он долго бродил по квартире, изучая незнакомые запахи, и только к вечеру, отчаявшись найти что-нибудь привычное, запрыгнул к деду на колени.
- Ну, будем знакомы…
Васенька сожмурил желтые глаза, предаваясь воспоминаниям. Уже почти полностью стемнело, и ему стало немного грустно. Но дед спал, и Васенька решил его не будить. Он зашел на кухню, доел оставшуюся сушку и снова запрыгнул на подоконник, наблюдая, как вспыхивают в соседнем доме разноцветные окна.

Утром он проснулся оттого, что солнечный заяц разлепил его веко, и нахально заглядывал прямо в зрачок. Васенька подскочил бодрячком, и сразу же направился к тарелке. Пусто. Он полакал воду и понял, что очень голоден.
Дед по-прежнему спал. Васенька подошел к морщинистому лицу, заросшему седым волосом, и негромко мяукнул, как он обычно делал. Результата не последовало. Васенька мяукнул еще. Дед спал. Тогда он втянул когти и осторожно потрогал длинный хрящеватый нос.
Дед спал.

Васенька вздохнул и снова пошел на кухню. Тщательно обследовав все углы, он нашел штук пять завалявшихся звездочек. Съел, но легче от этого не стало – молодой здоровый организм требовал еды.
Вместе с Васенькой деду подарили большой мешок корма, и даже красивую жестяную баклажку с надписью ПроПлан – корм в ней звенел особенно аппетитно. Баклажка стояла в кухонном шкафу, который дед открывал одним пальцем, но для кота это было равносильно сейфовой двери. Он употел, пытаясь вытянуть на себя неподатливую дверцу, и только проголодался еще сильнее. Солнце шпарило вовсю, и за окном стоял чудесный день, но никто и не думал на него смотреть.

Люди думают, что солнце живет на небе, но это не так – оно здесь, ползает по полу. С раннего утра оно тихо перемещается в сторону кухни. Начав свой путь в спальне, золотой жук плавно переползает в зал, а потом заканчивает свой путь на стареньком югославском гарнитуре. Именно там Васенька и любит созерцать закаты. А в середине дня он часто ложится на подоконник в зале, подвинув дедушкину пепельницу, и смотрит, как пылинки перекатываются в солнечных лучах. Или как струи дождя стекают по стеклу. У природы нет плохой погоды.
Плохо только, когда форточка закрыта. Особенно в такой солнечный день – душно. Васенька лежал на подоконнике и грустно думал, как хочется кушать, и как скучно вот так одному, когда дед спит и никакого участия в нем не принимает.
К вечеру он в двадцатый раз сходил на кухню, полизал вчерашнюю сковородку, и совсем загрустил. Сидя на подоконнике, Васенька слушал привычный набор вечерних звуков, но сегодня тишина в квартире совсем его не радовала. Ему вдруг нестерпимо захотелось увидеть деда, прижаться к нему – он влетел в спальню и боднул хозяина в подбородок. Почувствовав знакомый запах табака, кот немного успокоился, обвился вокруг старческой шеи и попытался уснуть. Сначала сон не шел, но когда сумерки полностью растворили очертания предметов, он мало-помалу потерял ощущение реальности и выключился из нее.

Проснулся Васенька от мертвящего холода. Он страшно замерз, несмотря на то, что спал, обнимая деда. Он подобрал под себя лапы и немного отодвинулся в сторону – комната была темной, и только окно вырисовывалось светлым квадратом. На фоне окна угольно чернел дедушкин профиль с длинным носом и открытым ртом. И тут Васеньке вдруг стало страшно.
Он не мог понять, что случилось, почему знакомые черты стали внушать ему ужас, но бесконечный холод, исходящий от деда, был осязаем, он приковывал к себе, тянул, словно стремясь выпить тепло из кошачьего тела. Расширенными глазами Васенька смотрел на хозяина. Уже больше суток, как он мечтал, что дед проснется, но если бы он вздумал встать теперь, Вася умер бы на месте. Он быстро-быстро отполз назад, соскользнул с кровати и опрометью бросился из комнаты.
Доселе мирная ночная тишина вдруг зашевелилась, наполнилась и медленно поползла по полу, отыскивая Васеньку. Сначала он метался по комнате и кухне – он быстрее, но бежать ему некуда. Рано или поздно этот ползущий холод настигнет его, выпьет до дна и оставит лежать такого же немого и страшного.
Потом Васенька забился под ванну. Он сидел там, прижавшись к полу, и трясся, слушая, как дед с черным и страшным лицом ходит по квартире, шаркает шлепанцами, мысленно зовет его:
- Васенька… Васенька… Иди покормлю…
Но даже сильный голод неспособен был заставить кота выйти. Давно наступил день, а он все сидел, как будто огромное несчастье придавило его и вжало в бетонный пол. В коридоре надрывался телефон, но дед не отвечал на звонки. Васенька потерялся: он уже не мог бы сказать точно, то ли дед лежит в спальне, то ли опять ходит по квартире. Лучше бы лежал, хотя… его ледяное присутствие ощущалось даже сквозь три кирпичных стены.

К вечеру в коридоре раздался непривычный шум – словно много людей одновременно пожелало их навестить. Потом дверь затряслась под ударами, потом косяк затрещал и разлетелся щепочками, впустив сразу целую волну звуков и запахов. Страшных, незнакомых.
Васенька все так же сидел под ванной, про него забыли. Он видел как метались люди, как выносили деда, как прибивали фанерку на место выбитого замка. Потом все стихло. Он вылез.

***
О нем вспомнили только после похорон. Когда вошли в квартиру, он лежал на дедушкиной постели – да, он был очень голоден, но еще больше он тосковал по хозяину. Потом потянулись долгие месяцы передержки. Васенька был тих, скромен, старался никого собой не обременять – просто сидел и смотрел в окно.
За ним приехали из другого города. Целое семейство: мама, папа и двое детей-подростков приехали за котом и не сочли, что это обременительно, дорого или глупо.
- Это наш кот. Мы как только увидели Васеньку, сразу поняли, что он наш, даже советоваться не пришлось. Очень довольны, что его взяли. Только знаете, мы когда спим ночью, он часто к нам подходит и в лицо носом тычется – проверяет, дышим ли.

Любовь зла

Жозе Дале

- И вот так целый день. Каждый день!

- УАУУУУУАААААУУУУУ!!!! АУУУУУАААУУУ!!!!

Нойра непотребно извивалась в клетке, демонстрируя офонаревшему Котофею всю свою прелесть. Котофей таращил глаза и предпочитал прятаться за Лизиной юбкой – от греха подальше.

- Фигасе у нее темперамент! Так вопит, что аж уши закладывает, в клетку пришлось посадить, чтоб она Котофея не изнасиловала.

Ксюша отхлебнула чаю и призадумалась:
- Стерилка-то у вас когда?
- На двадцатое записали, но до него еще дожить надо. Она нас тут всех с ума сведет! Вот попалась, блин, падшая женщина...
- МАУУУУУУ!!!! – радостно взвыла Нойра, полностью соглашаясь с выданной характеристикой.

- Это хорошо, что ты ее в клетку посадила, - Ксюша потянулась за печеньем. На кухне горел мягкий свет, и спускающиеся зимние сумерки не казались такими унылыми.
- Если бы я этого не сделала, она бы нас тут всех переимела и не по одному разу! Монстр...
- Слушай, Лизон, - осенило Ксюшу, - а давай мы ей Котофея подсадим.

У Лизы глаз дернулся.

- Ты что? Он же кастрированный.
- Вот и чудно – детей не будет, а шлюшка твоя орать перестанет хоть ненадолго.
- Не, его же кастрировали сразу по возрасту, он с дамами не знаком в этом смысле... Не знает, что с ними делать.
- Это ты не знаешь, а он разберется. Мать-природа поможет. Правда, Котофей?

Котофей в ужасе стрельнул в спальню. Но не помогло – Ксюша была человеком дела. Закусив очередную печенюшку, она лихо вытянула тощего полосатого кота из-под Лизиной кровати и, невзирая на сопротивление, отнесла к клетке, где призывно пела серенады красавица Нойра. Лиза семенила следом, не зная, то ли ржать, то ли плакать.

- Блин, ты чё... Оставь парня в покое, видишь, он ее, маньячку, боится... Ксюха...

Куда там! Ксюша лихо всунула кота в приоткрытую дверцу и щелкнула задвижкой.

- Ну, давай, мать-природа! – они обе, Лиза и Ксюха, приникли к клетке, с любопытством ожидая, что же предпримет Котофей в отношении гулящей. Картина была та еще: несчастный кот забился в угол и молча трясся, глядя расширенными глазами на приближающуюся Нойру, которая никуда не торопилась, прекрасно понимая, что этот красавчик от нее никуда не денется. Она выгибала спину и призывно подергивала роскошным черным хвостом – неотразимая, неумолимая, неотвратимая...

- Ррррмяяяяя....
- Ксюха, давай его вытащим, он же сейчас обкакается!
- Не жужжи.
- Блин, Котя мой бедный, да не бойся ты ее, не съест она тебя.

А Котофей, судя по его глазам, переживавший самый большой ужас в своей жизни, вдруг тоненько заплакал, совершенно неожиданно для большого взрослого кота:
- Миу-миу-миу.... Мама...

Этого Лиза не выдержала, она кинулась к дверце и освободила узника.

Нойру простерилили, когда подошла очередь. Еще худая и слабая после улицы, она тяжело перенесла наркоз, долго отходила, путая верх с низом. Лиза вздыхала, меняя под ней пеленки:
- То похотливая, то пьяная... Зачем тебе такая, Котофей?

Котофей вздыхал, печально глядя на разом потерявшую вид Нойру – длинная черная шерсть ее потускнела, легла неряшливыми комками. Время от времени она поднимала голову, мотала ей из стороны в сторону, и снова неловко валилась на пеленку. Куда девалась вся ее знойная красота?

- Знатно тебя по мозгам шибануло... Ничего, завтра все пройдет.

Лиза вышла из комнаты за тряпкой, потом отвлеклась и забыла, стала мыть посуду. В спальне было тихо и темно, горел ночничок, освещая маленькую будничную сценку: Котофей прилег рядом с Нойрой и аккуратно вылизывал черную шубу, сторожко вздрагивая на ее полупьяное бормотание. Лиза заглянула в комнату и улыбнулась.

Любовь зла.

отм.

Пригород (сюжет для него приехал из города Санкт-Петербурга).

Жозе Дале

Знаете, Галина Иванна, мне сегодня сон приснился, маму видела. Вернее, не видела, а… Уж почитай сорок лет, как ее нет, да и не ладили мы особо, но иногда будто кольнет что-то, и нехорошо становится. Трудно мне сейчас, Верочка умерла, и я одна осталась – иногда мне кажется, что это меня живую в могилу опустили. Хожу, сижу, телевизор смотрю, а все без толку – никому это не интересно и не нужно. Подойду к окну, посмотрю: вроде полная улица людей, а все не для меня. Я как в лесу, никого нет, хоть закричись, даже жить не хочется. Жить не хочется. Так странно, понимаете, никто никому не нужен…
Это вечер был, я домой шла с улицы – зима вокруг, даже Новый год вроде, потому что ребятишки с горки катаются и елка светится. Поднялась домой, а в квартире темно, только уличные фонари в окна светят. Бедное все, убогое, как у одиноких стариков бывает. А что, я ведь и сама одинокая старуха, и почему-то мне мама вспомнилась, как она доживала одна, всеми забытая. За дело, конечно, но это же ужасно – когда ты никому не нужна, когда вокруг пустота и сломанные вещи.
Я прошлась по комнатам, и тоска навалилась камнем. Захотелось с мамой поговорить, сказать ей, что она не одна, что я про нее помню. А тут раз и телефон звонит. Я беру трубку и слышу – мама. Говорит что-то, смеется, аж захлебывается, сама себя перебивает. Я ей: «мама», «мама», а она все продолжает говорить, как радио «Маяк». И я понимаю, что она не со мной говорит, и вообще не говорит, ее уже почитай сорок лет как нету. И все же вот он, голос, живой, пока мимо пролетает – так, наверное, мы свет видим. Звезда взорвалась миллионы лет назад и погасла, а свет ее летит сквозь пространство, нам светит. А мы и радуемся, дураки...
Что? А, простите, Галина Иванна, не буду вас задерживать. Может, зайдете вечерком, я чаю поставлю? Нет, нет, все хорошо, какие обиды… Все заняты, я понимаю. Доброго дня вам…


Юлия слушала это, присев на краешек дивана в чисто прибранной двухкомнатной хрущевочке. За окном шелестели желтыми листьями тополя, тревожно вздрагивали – наверное, будет дождь. Пригород, здесь безликие пятиэтажки рассеяны среди полусгнивших бараков и вечносерых деревьев – «скорой» пришлось изрядно покрутиться, чтобы попасть по адресу.
Бледненькая соседка Галина Иванна испуганно жалась к стенке, не переставая лопотать:
- Прямо на люстре, как же это… Кто ж знал, кто ж знал…
Как было написано в паспорте: Ксения Петровна, 67 лет от роду, лежала на полу, ожидая приезда полиции. Юлия осмотрела тело, опросила соседей и сейчас выводила в карточке: глубокая странгуляционная борозда на шее, начинающееся трупное окоченение. Смерть наступила в результате асфиксии путем повешения на люстре часа 4 назад.
По квартире размашистыми шагами ходил внук покойной, нервничал. Его вызвали, чтобы открыть дверь к приезду фельдшера.
- Предположим, она вам что-то печальное утром рассказала, но не вешаться же из-за этого. Как вы догадались-то, что с ней неладно?
- А Сима орала. Она так-то тихая всегда, не видно и не слышно. А тут так кричала, что даже мой дед испугался, а его дубиной не прошибешь…
Юлия вспомнила, что, когда пробивалась сквозь толпу соседей в тамбуре, в дверь с криком рвалась кошка. Юлию пропустили, а кошку откинули ногой.
- Она около шести часов заорала, как раз по телевизору новости начались. Я звонила Ксении, стучала в двери – бесполезно, только Сима орет, будто ее режут. Мы посовещались тут и решили Виталику позвонить. Он редко ее навещал, но какой-никакой, а родственник. Пока вызвонили, пока приехал и дверь открыл – уже одиннадцать. Да что там, вы и сами все видели. Ой, горе-то какое…


Виталик выглядел озабоченным и растерянным.
- Зачем было так делать? Не могла позвонить, что ли, я бы приехал…
Юлия промолчала. В коридоре продолжала надрываться красивая пушистая черно-белая кошка.
- Запустите ее уже, зачем выгнали? Это ее дом все-таки.
- Да нахрена она мне тут нужна, - дернулся парень. – Бабуся ее одиннадцать лет назад из подвала вытащила, вот пусть туда и идет. Кончилась лафа.
- Нормально. Тогда и квартира пусть возвращается государству. Бабушка умерла, наследство ее вам не нужно. Кошка идет в подвал, квартира – государству, все честь по чести.
- Вы кто такая? – прищуренные глаза в упор уставились на Юлию. – Фельдшер? Даже не врач? Вот и катитесь отсюда, пока менты не приехали, а то я скажу, что это вы бабку удушили.


- Возьмите кошку, а? Куда ей теперь деваться? Подумайте сами, она такая же бабушка, как и вы, как и Ксения Петровна… была.
Галина Иванна испуганно зыркнула из-за двери:
- Что вы, что вы… Такое горе…
Народ расходился, всем стало неинтересно. Пара минут и Юлия осталась одна на площадке вместе с кошкой.
- Кто-нибудь, возьмите кошку! Что, блин, никого нет во всем доме?


Когда прибыли полицейские, на улице шумел дождь. Крупные капли стекали по подъездному окну и подоконнику, падали куда-то в черное пространство ночи. Красные огни служебной машины отражались в лужах. Юлия постояла немного, вдыхая сладкий запах, но легче не стало: она чувствовала на своих плечах каменную тяжесть.
- Чтоб вы провалились все. Прикинь, Сань, полдома сочувствующих: бабушка ходила, говорила всем, что жить не хочет. Все кивали, но никто даже в гости не зашел, а она повесилась. Всем плевать. И кошка ее теперь нахрен никому не нужна. А ведь если бы не кошка, нашли бы бабушку через недельку, когда вонь бы стала глаза резать.
Водитель помолчал и сплюнул сигарету в лужу.
- Это их проблемы.
- И то верно. Трогай.
Медленно-медленно поползли мимо них темные переулки с подслеповатыми фонарями. Дождь все так же уныло поливал раздолбанный асфальт, желтые деревья и серые от времени дома. Пригороды они везде одинаковы.
Саня молча крутил баранку, Юлия сидела, откинувшись в кресле, и напряженно о чем-то думала.
- Сань, как ты думаешь, почему на деле оказывается, что никто никому не нужен?
- Брось, а.
- И все же: вот сейчас бабушка поедет в морг, а кошка – в подвал. Она никому не нужна, как и бабушка. Это очень хреново, Сань. Понимаешь, в мире людей – не перестреляешь, и все же никто никому не нужен. Вот так, в толпе, посреди бела дня, никто никому не нужен.
- Ты и правда брось. Поспать тебе надо.
- Нет уж, разворачивай.
- Не дури.
Юлия наклонилась вперед, будто хотела грудью толкать тяжелый корпус «скорой».
– Разворачивай, я сказала. Я забыла на бабушке важные документы.


Дом уже спал. Даже Галина Иванна улеглась спать, судя по темным окнам. Только Сима в одиночестве сидела у подъезда, мокрая и взъерошенная. Юлия прошла внутрь, поднялась до третьего этажа и увидела на площадке кошачий домик, лоток и пакет с кормом – Симу выставили вместе с ее нехитрым скарбом.
Старая щеколда на окне долго не поддавалась, но потом щелкнула, и окно распахнулось, впуская внутрь дождливую прохладу сентябрьского вечера.
- Сань, поднимись, помоги мне! Беру кошку с приданым. А что, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Правда, Сима?

отм

Спасибо, Светлана!
Никогда не читала. Теперь почитаю вместе с внуками.

Старуха
Жозе Дале

Каждый раз, когда на улице поднимался ветер, и стены многоэтажки гудели от его завываний, вместе с ним начинали гудеть кости у стариков. Погода меняется. Катя и Сашка лежали молча, рассматривая темноту. Каждый повторял про себя все сказанное шепотом, и добавлял то несказанное, чему лучше никогда и не говориться.
- Она просто старуха. Старость не радость. Я тоже не в восторге от того, что она неопрятно ест, и характер у нее скверный, но, блин, сам подумай – кем мы с тобой будем в ее годы… Счастье, если будет, куда голову преклонить.
- Но почему она должна жить с нами? Своим она, видишь ли, не нужна была, а у нас богадельня…
- Тише ты! Слышно все...

Старость однажды случится с каждым. Только те несчастные, кто не доживет, избегнут ее неумолимого прихода. Они никогда не узнают, что такое дрожащие ноги, скрип в суставах и дряблая кожа. Как это неприятно, когда ты вдруг обнаруживаешь, что твое тело тебе не повинуется. Оно барахлит, как старая стиралка, которую еще не выбросили только по причине экономического кризиса.
Это ужасно обидно – ведь ты, по сути, не изменился, однако кто-то решает, что тебе хватит. День за днем ты можешь все меньше, вчера еще спина гнулась хорошо, а сегодня уже не так, и завтра будет еще хуже. А мир любит молодых. Старикам в нем не место, они мозолят глаза своим видом, настойчиво напоминая цветущему юному существу о том, что его ждет. Нервируют. Ну их.
Марфа была стара. У нее давно стерлись зубы, и кости подозрительно побаливали на полную луну. Когда-то ей нравилось сидеть на подоконнике и смотреть на нее, представляя, что это не луна, а большой кусок свежего масла. Теперь она все больше дремала, но не потому, что поглупела от старости, нет - она многим могла бы поделиться, если бы нашлись желающие ее выслушать. Просто теперь она была опытна, и вечно повторяющиеся благоглупости ее мало интересовали. В жизни для нее осталось не так уж много нового.
- И долго она тут будет еще находиться?
- А куда ее девать? Это же тетина кошка.
- Блин, квартира и так запущенная, как ее людям показывать? Еще и кошка древняя тут шарится – кому нахрен нужна такая хата? Слушай, тетя твоя в больничке, и оттуда уже не выйдет, давай мы ее в ветеринарку отнесем, там ей укольчик сделают, все будет быстро и не больно.
- Да ты что?? Что я тетке скажу? Нет, усыплять я ее не дам, грех на душу не возьму! И вообще это неуважение – квартиру мы получим, а кошку ее убьем, значит? Надо все делать по-человечески…
Золотые слова. Все в жизни надо делать по-человечески, именно поэтому Марфа и переехала в подъезд тем самым вечером, когда вся страна приникла к телевизорам в ожидании открытия Олимпиады. Ей постелили зеленый, почти новый полотенчик возле мусоропровода. Красота, почти курорт. Марфа что-то проворчала по-старчески, и не успела понять, что произошло, как торопливые шаги зазвенели сначала этажом ниже, потом двумя, а потом и вовсе стихли. Она брезгливо оглянулась и залезла с ногами на полотенце.

Это зеленое постиранное полотенце особенно зацепило Катю, когда она забирала Марфу из подъезда.
- Позаботились люди. Понимаешь, Саш, позаботились – полотенчик постелили, не просто так к мусоропроводу выставили. Доброта кругом сказочная… - в глазах ее плескалась такая злоба, что Сашка даже возражать не стал. Но с Марфой у него не заладилось.
Она кряхтела и целыми днями шлялась по квартире, не зная, чем себя занять. Она ненавидела весь мир, и при первой возможности кидалась в атаку на все, что движется. А потом скучала, потому что никто не желал с ней общаться. От скуки она начинала гундеть, а так как слышала уже не очень хорошо, гундеж получался оглушительный. Ела неряшливо, пачкаясь и оставляя на полу неприятное крошево, которое каждый раз приходилось убирать. Но самое убийственное было то, как она усаживалась на стул напротив Сашки и начинала его поучать, глядя в упор мутными желтоватыми глазами:
- Ррррмяв-тяв-тяв… рррмяв…
- Блин, убери ее, или будут жертвы!
- Она хочет тебе что-то сказать, а ты бесишься.

Первая и последняя попытка пристроить Марфу провалилась с треском и блеском. Катя сказала по телефону: приезжайте, если рискнете взять ее на руки, то забирайте. Люди приехали, посмотрели… и не рискнули. Марфа показала характер.
- Зачем она вам такая? Вы ее не пристроите – слишком старая, да еще бешеная. Я бы усыпил ее, чтоб не мучилась.
Катя поджала губы, чтобы не сказать лишнего. Сашка очень нехорошо сощурился на гостя:
- Старость надо уважать, все там будем. У вас родители старенькие есть? Их вы тоже усыпите, чтоб не мучились?
Он поднялся, давая понять, что визит окончен, и долго, тщательно закрывал за ними дверь. Потом молча прошел в кухню, зачем-то вымыл руки, и лег на диван, смотреть телевизор. Нет, встал - что-то было не так. Подошел к Марфе, сгреб ее в кучу, накрывшись старым пледом.
- Да пошел ты… - сказал неведомо кому, как сплюнул - Доживи до ее лет, потом гавкай.
Но отозвалась Марфа - сначала тихо, а потом все более громким рычанием из самой глубины своего существа.
- И ты пошла! Ведешь себя как мудло полное.
Вместо рява получился некрасивый тявк. Марфа задумалась и замолчала. Так они и лежали молча, щелкая пультом от телевизора. И казалось им, что они долго и обстоятельно беседуют.

Назавтра он вернулся позже обычного.
- Ты почему так долго?
- За пивом ходил. – Сашка поставил пакеты на пол в прихожей и скрылся в туалете. – Канал «Спорт» включи, там сейчас биатлон начнется, будем смотреть.
Катя принялась разбирать принесенное.
- Да мне этот биатлон до одного места… Саш, это что такое? Ты за пивом в «Котофей» ходил? Акана… Саша! Двести рублей за банку!!!
Сашка, уже почти щелкнувший задвижкой туалета, высунул голову и строго сказал:
- Ничего не трогай. Я сказал, мы сейчас вместе с ней биатлон смотреть будем: пиво – мне, паштет - Марфе.

Действия
Реинкарнация
Жозе Дале
- Это я ей ваш телефон дала. Извините, не могла иначе, мы телекомпания, мы обязаны реагировать на звонки по нашим сюжетам.
Алена выругалась в сторону, прикрыв ладонью трубку:
- Но это же бред собачий! Вы сами подумайте: мне что, заняться нечем, кроме как тырить из клиники кошку, которую сдали на усыпление? Я на многое способна, но в краже кошек меня еще не обвиняли!
- Я вам верю, но она мне весь мозг проела за два дня, грозит скандалом, если ей не вернут кошку. Вы с ней поговорите, все и разрешится.
- Да я уже разговаривала! Она ненормальная – орет, грозит милицией, несет какую-то ахинею про то, что я украла ее кошку, не дала ей умереть спокойно, злодейски вылечила и теперь эксплуатирую в телепередачах… - телефон в руке вздрогнул и затрясся, как припадочный. – Вот она, легка на помине, опять названивает по второй линии.

…Лизонька моя еще не старая была, десять лет всего. Рак пожрал… В первый раз я ей операцию сделала, так она еще полтора года жила. А потом все вернулось. Уж сколько мы мучились, сколько по врачам ходили - все впустую. Похудела Лиза до костей, шерсть свалялась. Только все сидела и стонала потихонечку. Я ее на ручки возьму, вот так, чтобы пузико на руку, а ножки свесились – и ношу, песенку пою, убаюкиваю: «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» Ей так легче становилось, она засыпала, отдыхала, бедная, от мучений.
Только зачем было терпеть-то? Кошкам хоть одна привилегия положена – отпустить можно, если совсем невмоготу. Вот и я подумала: Лизоньке тяжко, что ж я ее мучить буду… Отнесла в клинику, заплатила. Ее взяли у меня и куда-то понесли, а мне квиток выдали и говорят: «Идите, мол, домой, мы все сделаем». А как же я? Это что, она умирать одна будет, на чужом столе, никому не нужная? «Идите, говорят, женщина. Нам ваших обмороков не надо, у нас ветеринарка, а не скорая. Хватит вас кондрашка, что мы делать будем?»
Помялась я, думаю, теперь уж все равно. Поплелась домой, а у самой как камень к ногам привязан. На душе нехорошо: не могла себе простить, что с Лизонькой не осталась… Не видела я ее мертвой, и крючочек остался, саднил на донышке.
И тут включаю телевизор, а там вы с вашими кошками. И Лизонька моя с вами…
У меня в левую руку как стрельнуло от сердца! Думала, помру.

Алена слушала, зажав плечом телефонную трубку, и строгала в миску салат. С холодильника за ее движениями зорко следила Лизонька. То есть Лава. Только зазевайся, и черная молния мгновенно что-нибудь стащит: не яйцо, так крабовую палочку, а не выйдет палочку, и кукуруза из банки сгодится. Все равно что, главное результат - это спорт у нее такой.
Лавинию вытащили вместе с другими кошками из замурованного подвала. Была она энергична, предприимчива и не вполне адекватна – «буйнопомешанная», как ласково окрестила ее Алена. Отъевшись на дармовых харчах, она с упоением отдалась воровству и пакостям – только шум стоял, когда эта пушистая лошадь скакала по сервантам. А по ночам, сливаясь с темнотой, полыхала огромными оранжевыми глазищами. Лава она и есть Лава.
Социальные навыки у нее отсутствовали как класс, до того момента, пока Алена не изловчилась и не успела ее погладить. Реакция превзошла все ожидания – у кошки отнялись ноги. Внезапно разъехались в стороны, и жирное пузо плюхнулось на пол, затряслось киселем, в то время как человеческая ладонь со вкусом наглаживала черные бока. Ну, погладила и будет – Алена отошла в сторону, а потрясенная Лава замычала и сделала попытку пойти за добавкой, но не тут-то было: ноги идти не желали. Тогда неубиваемая кошь повернулась на брюхе и… поплыла по линолеуму, как тюлень, подгребая неходячими лапами. Горящие глаза требовали повторения чудесной процедуры. И смех и грех.
Но в любом случае, Лава была молодая и здоровая, как конь. У нее был полный рот острых белых зубов и никаких признаков старости, раковой опухоли, да хоть какой-нибудь хвори!
- И вообще, - почти закричала Алена в трубку, - вы свою Лизу когда на усыпление отдали? В июне? А Лава у меня уже почти год сидит! Все даты в группе подписаны – она у меня была, когда ваша кошка еще своими ногами ходила!


- …понимаете, у нее все как у моей Лизоньки: походка, взгляд, даже играет она так же. Я как увидела ее, ни секунды не сомневалась. А может, это реинкарнация?
- Что?
- Переселение душ. Ну, душа моей Лизоньки, как ангел, в нового котеночка вселилась…
Точно трехнутая, на всю голову…
- Не думаю. В июне, когда ваша Лизонька умерла, Лава была уже порядочным бегемотом, и разносила мне квартиру совсем не по-ангельски.
- Очень жаль… - трубка всхлипнула, - вы простите меня, что я на вас накричала.

На выставках всегда шумно. Обалделые кошки к концу дня уже не реагируют ни на какие раздражители, просто дремлют в клетках, повернувшись задом к посетителям. Бедная Лавиния забилась в угол и смотрела в пространство тоскующим огненным взором, в то время как люди совали пальцы в клетку.
- Смотри, какая роскошная!
- Черная, как смоль! И глаза оранжевые – красавица!
- Кыса-кыса-кыса…
И тут ее подкинуло. Тихий бесцветный голос прилетел из толпы, заставил кошку напружиниться, вскочив на все четыре лапы.
- Лиза… Лизонька… Девочка моя…
Алена высунулась из-за клетки – на нее смотрела обычная женщина, с неузнаваемым в толпе лицом. Она протянула руку, и Лава вдруг приникла к прутьям клетки, обнюхивая пальцы.
- Вы Алена, да? Это я вам звонила. Знаете, она и в самом деле копия Лизоньки, смотрю на нее и плачу. Это все оттого, что я тогда ушла, не дождалась – если бы видела, что она умерла, не накручивала бы себе всякую пакость. А вы ее отдаете?
Алена поперхнулась. Да так, что слезы брызнули. А может это от того, что Лава облизывала руку совершенно незнакомого человека.
- Да, Лава отдается. Только она и правда молодая, она не может быть вашей кошкой.
- Пусть так. Только вы говорите, что хотите, а это моя Лизонька.

Спешить некуда
Жозе Дале
- Висит?
- Висит. Здравствуйте, что ли…
Эмма Никитична феноменально умела разговаривать, удерживая на губе беломорину. Похожие на крашеный пельмень толстые губы растягивались в улыбке или складывались в презрительную гримасу, но пожеванный бычок висел вопреки всем законам тяготения. Как Ира ни старалась, ее взгляд упорно сползал на эту примечательную деталь помятой физиономии.
- Что вы все мне в рот смотрите? Зубы считаете?

Квартира плавала в сизом дыму. Обои, когда-то бывшие голубыми, теперь превратились в желто-серые – только на самом верху еще можно было видеть их первоначальный цвет. Ира медленно пробиралась на кухню, чувствуя себя айсбергом, плывущем в сплошном тумане. Не хотелось сослепу треснуться об угол или своротить что-нибудь.
- Вы там примерзли или уснули? Идите смело, я коридор еще не заминировала.
В кухне все было еще хуже – несмотря на открытую форточку, шестиметровое помещение напоминало газовую камеру. Глаза у Иры слезились с непривычки, и только морковная голова Эммы Никитичны служила ей маяком.
- Вот. – Один из шкафов на кухне был выдвинут. Женщина перегнулась через него и удовлетворенно констатировала: - Живая.
Ира последовала ее примеру и увидела зажатый между стеной и шкафом кошачий лоток, в котором приютилась сиротливая какашка. Эмма Никитична лихо перекинула папиросу в другой угол рта и взглядом указала Ире наверх. Там, в тесном промежутке между вентиляционным коробом и кухонным шкафом висела Тайка. Цепляясь лапами за раскрошенные деревянные рейки, маленькая черная кошка висела там уже почти два месяца.

- Она пропала, едва вылезла из переноски. Я фортку открытую держу, чтоб курево выносило, так сразу подумала, что она дала деру. Мне и звонить вам страшно было – хороша хозяйка, у которой кошка в первый же день в окно выбросилась. А потом я ее тут нашла. Не сразу, правда, дня через два - после того, как она у меня сковородку котлет сожрала.
Лежу я ночью и слышу: ЗВУКИ… Знаете, когда двадцать лет одна живешь, от полуночного чавканья на кухне обосраться можно. Не помню, как свет включила – тут она, сердешная, и метнулась наверх. А котлеты сожрала, паразитка, потом сутки животом маялась – так из своей дырки стреляла, что никаким куревом не перешибешь. Тут я ей лоток и поставила, думала, она недельку повисит и слезет.
Она слазит. Ночью. Когда думает, что я сплю. – Водянистые глаза в упор смотрели на Иру, – слазит и шуршит на кухне, по плите шарится, жрет да гадит. Ночью звуков много, но я ее все равно слышу. Дом наш, это же Вавилон чистый…да, Вавилона кусок – шуршит, гремит, бормочет. Вы вот думаете, тишина существует? Нет ее! Я почитай уже девятнадцать лет не сплю, с тех пор как сына убили в первую чеченскую, все прислушиваюсь ночью к тишине – оглохнуть можно. И тут она: ТОП-ТОП-ТОП!!!
Думает, я сплю…
А зачем мне? На сосновых досках высплюсь. -
Эмма Никитична пожевала потухший бычок, все так же не отводя глаз от Ириного лица. - К утру дом просыпается, начинает дверями хлопать, тут и я встаю. И все – как я встала, так она висит. Почитай два месяца уже.

Тайка была дикошарая от слова «совсем», в руки не давалась. Несколько месяцев Ира стучала в дверь, прежде чем войти в комнату, чтобы дать этой козе возможность спрятаться, потому что при виде человека у нее начиналась настоящая паника, даже жалко было дуру.
Надежду подарила трехлетняя Полинка – в один прекрасный день она просто подошла и взяла на руки полупарализованную от страха Тайку. У Иры зашлось сердце, а ну как порвет, с дикарки станется. Но Тайка повисла безвольной черной тряпочкой на руках ребенка, и даже не пикнула, когда Полинка стала жамкать ее совершенно по-свойски. С тех пор процесс пошел.
И вот однажды Ира сочла, что Тайка вполне созрела для передачи в семью, да и претендентка, Эмма Никитична, выглядела вполне здравой женщиной. Все складывалось как нельзя лучше, и вот… полное фиаско.
Ира тяжело вздохнула и пошла обратно в коридор за переноской.
- Дайте мне табуретку, я так не достану.
- Чего не достану? – беломорина на губе удивленно дрогнула.
- Кошку не достану. – Запах курева действовал на нервы, а мысль о том, что всю одежду придется перестирывать – еще больше. Хотя главной причиной Ириного расстройства, конечно же, была неудача с Тайкой.
- А зачем ее доставать? Пусть висит.
- Нет. Я ее забираю. Это не жизнь. Вы уж извините, но кошка должна по земле ходить, а не висеть на стенах. Не получилось, так не получилось, наверное, это не ваша кошка. И вы не могли бы хотя бы на время перестать курить – в таких условиях и я бы на стену полезла…
Эмма Никитична сощурила глаза и снайперским плевком выплюнула окурок в раковину. Словно издеваясь, она взяла с подоконника пачку, вытащила и спокойно прикурила следующую сигарету:
- Если я захочу, я буду по потолку ходить. Это мой дом. И если моя кошка хочет, она будет висеть, где ей угодно. Это ее дом. А вы забирайте свою клетку и чешите отсюда. Нашлась тут умная…

Примерно через месяц Ире позвонили с незнакомого номера.
- Ирина? – дохнула трубка сипатым шепотом, - это я, Эмма Никитична, хозяйка Тайки. Помните меня?
- Не то, чтобы добром, но помню. Что случилось?
- Угадайте, откуда я вам звоню? Со своего домашнего! Потому что до сотового дотянуться не могу, я и до домашнего-то левой ногой дотянулась. А знаете, почему?
Пьяная она, что ли?
- Потому что ее черножопое величество решило слезть и уже два часа лежит у меня на коленях. Вот так, без объявления войны, она слезла, обошла всю квартиру и теперь почивает на мне. Даже мурлычет! Вы представляете, мурлычет! Вот, послушайте, я ей трубку дам… У меня все затекло к чертовой матери, но пусть лежит, я ее сгонять не буду. Я терпеливая, мне спешить некуда…

Не баран чихнул
Никто в мире не испытывал такой ненависти к бездомным кошкам, как Рая. Она никогда не считала себя злой, но эти твари вызывали в ней омерзение. Вроде и живые, а ни капли жалости к ним у нее не было, хоть бы все попередохли!... Вон, в прошлый четверг по телевизору показывали сюжет про беспризорных животных, и она подумала, что вместо бюджетных трат на стерилизацию вполне можно было бы обойтись хорошей отравой. А чего с ними церемониться? Бездомные кошки – самые бесполезные существа в мире.
Рая любила, чтобы в доме был порядок, чистота и тишина. Ей нравилось, когда все происходит по раз и навсегда заведенным правилам: утром, когда солнце выстилает пол на кухне золотыми квадратиками, можно было спокойно пройтись по ним, грея подошвы, прислушаться к шорохам просыпающегося дома и молча посмотреть в окно. В кухне был потрясающий вид, который был особенно хорош по утрам, когда небо окутано розовой дымкой, как вуалью.



Ей нравилось, как шумит кофеварка, нравился уют шкворчащих сковородок и пар в нагретой после душа ванной. Нравилось иногда разлениться и, уже встав, снова зарыться в теплые ото сна простыни, нравился канал «Евроньюс» с 7 до 11, и мерное мигание синей лампочки в зарядном устройстве. Даже чистое белье, пахнущее порошком, так хорошо висело на проволочной сушке, что душа успокаивалась и радовалась. И как же чудесно было после долгого дня лечь на диван и вытянуть ноги, да так, чтобы ничья туша не мешала это делать!
Но теперь о мелких радостях жизни можно было забыть: дом оккупировали мерзкие хвостатые пришельцы. С тех пор, как Светка занялась зоозащитой, житья совсем не стало – сначала количество кошек в доме увеличилось до трех, потом до четырех, потом до пяти, и с тех пор больше не снижалось. Стоило пристроить одну, как тут же появлялась новая, тощая и наглая.
Эти твари с грязными глазами, глистами в заднице, блохами и помойными замашками бегали по дому, ложились на чистый диван, везде лазили. Раю передергивало от отвращения, когда она видела очередную кошку, воровато шмыгающую по обеденному столу – этими лапами она неделю назад копалась в помойке, а теперь по столу лазает!
Они постоянно дрались, орали, отбирали друг у друга еду, топали как слоны и срали как кони. Каждое утро в пять часов начиналось веселье – забег по кругу с разрушениями и членовредительством, до тех пор, пока Светка не встанет их покормить. А как они жрали! Жадно, неряшливо, роняя крошки на пол, практически не жуя и совершенно не разбирая, что именно попадает в рот. Рая иногда думала, что положи им в тарелку гвозди, они и их сожрут и добавки попросят.
Мусорное ведро было отдельной песней: ни одна бичевня не могла спокойно видеть ярко-желтое вместилище отходов, и не залезть в него по самые подмышки. Вот что может быть интересного в поганом ведре? Нет, блин, это же мировая сокровищница – даже когда «сиротинушки» нажирали себе бока по пять килограммов, они не упускали шанса покопаться в мусоре. Чаще всего ведро просто валили на пол совместными усилиями и раскатывали по кухне его содержимое. Яичная скорлупа, картофельные очистки, обрывки туалетной бумаги, целлофановые пакеты – все это потом валялось на полу до тех пор, пока Светка не зайдет в кухню и не скажет: «Твою мать....» Она вообще часто так говорила, но ничего не делала, и кошки наглели все больше и больше.
Неряшливость в Раиных глазах равнялась смертному греху, а за вороватость вообще следовало расстреливать на месте. Ее бесила их манера постоянно что-то красть со стола, тянуть свои ноги к чистым продуктам или, того хуже, совать морду в тарелки. А как тут не совать, если тебе все сходит с рук – сиротинушка ведь, бездомная, несчастненькая... Судьба-злодейка, говоришь? Знаешь что, если тебя выкинули, значит, на это была причина – хороших кошек никогда не выкидывают. И не надо потом бегать за людьми или сидеть в подъезде с сиротским видом. Выкинули – иди и убейся об стену, нечего озадачивать своими проблемами окружающих.
Рая горячо выдохнула свое раздражение и повела плечами: стоило ей начать думать о «сиротинушках», как шея наливалась нервной, каменной тяжестью. Вот сейчас эти четверо голодаек разлеглись на диване. На Раином диване, между прочим! Она злобно прищурилась и подумала, что надо один раз их шугануть, да так, чтобы неповадно было к нему подходить на веки вечные...
Но тут в коридоре загремела входная дверь, и Рая, сломя голову, кинулась встречать Светку. Потерлась о ногу, задрала хвост, замурчала и прижалась пушистой щекой к еще влажному с улицы ботинку. Она всегда встречает Светку, у нее безоговорочное право первой поглажки, потому что она самая любимая. Никогда никто из этих помойных побирушек не сравнится с Раей, потому что Рая – домашняя кошка, а это, знаете ли, не баран чихнул.

у меня Лиска такая. Сторожилка. В ее взгляде читается"Устроила тут коммуналку!"